Революционная Россия и военный вопрос: от Севастополя до Цусимы

Глава VII «Призвать народ и армию к активной поддержке...». Идеология и практика партии социалистов-революционеров в военном вопросе

К исходу XIX в. российское народничество, пройдя большой путь идейных исканий и революционной борьбы, представляло собой влиятельную составляющую освободительного движения, имевшую значительную социальную базу, сложившиеся традиции. Одним из этапных событий в его развитии был процесс объединения разрозненных кружков и групп в конце 1890-х гг., итогом которого стало создание партии социалистов-революционеров (ПСР) - заметнейшего явления политической жизни страны в революционную эпоху. Наряду с наиболее острыми вопросами своего времени, в программных установках эсеров нашли отражение проблемы войны и мира, отношение к военным как социальной группе и вооруженным силам как государственному институту, а одним из направлений практической деятельности стала партийная работа в армии.

На рубеже XIX-XX вв. военный вопрос не занимал особого места в программных документах социалистов-революционеров[498]. В качестве ведущих сил предстоящей революции руководители движения рассматривали крупные социальные группы - рабочих, крестьян, демократическую интеллигенцию. Лидер эсеров В.М. Чернов считал важнейшим условием успеха партии «тесный органический союз пролетариата городской индустрии с трудовым крестьянством деревень»[499]. Вместе с тем эсеры понимали значение работы в армии и на начальном этапе борьбы лишь из тактических соображений не готовы были приступить к ней. В одном из программных положений партии того времени (1898 г.) указывалось: «Ввиду целесообразности затраты сил необходимо пока отказаться от деятельности среди войска»[500]. В то же время, учитывая задачу «распространения во всех слоях населения идеи политической свободы»[501], социалисты-революционеры в теоретических трудах и агитационных материалах нередко поднимали проблемы армии и революции. С одной стороны, царская армия являлась главным инструментом защиты самодержавия от любых внутренних возмущений[502], поэтому с целью сопротивления полицейскому и военному подавлению партия планировала создание боевых дружин[503]. С другой стороны, проводя революционную агитацию в войсках можно было не допустить превращения

Виктор Михайлович Чернов

военных в послушное орудие властей. На это была нацелена пропагандистская работа эсеров: «Направьте штыки и ружья не в ваших отцов и братьев, а в ваших начальников, когда они прикажут вам брать на душу злое дело и стрелять в народ!»[504]. Значение ее понимали идеологи партии: «Ввиду важной роли войск при участившихся случаях стачек и аграрных бунтов мы, в числе прочих приемов подготовления революции, стоим за почти забытую теперь пропаганду и агитацию в армии, даже лучшие элементы которой, как мы могли убедиться в последнее время, оставлены в стороне современными пропагандистами»[505].

Уже на первом съезде партии социалистов-революционеров ставилась задача обратить особое внимание на агитационную и организационную работу среди войск[506]. Резолюция второго эсеровского съезда также гласила: «Партия должна немедленно выступить за самые наболевшие нужды страны и, прежде всего, масс рабочих, крестьянских и солдатских», «призвать народ и армию к активной поддержке»[507]. Заветным желанием революционеров В.М. Чернов называл привлечение войска на сторону восставшего народа[508].

Вопрос об отношении к армии в связи с нарастанием революционной активности обсуждался в партийной печати. Накануне событий 1905 г. на страницах главного печатного органа ПСР газеты «Революционная Россия» отмечалось, что в кругах радикалов преобладает мнение, что в современных условиях прямое вооруженное выступление против царизма, скорее всего, обречено на поражение: «Народу теперь гораздо труднее вооружиться, а правительство сильнее, чем когда-либо: чудеса военной техники делают стальное чудовище милитаризма непобедимым в открытой борьбе»[509]. Однако это не означает, что вооруженное восстание исчерпало себя как метод революционной борьбы. Противникам самодержавия необходимо привлечь на свою сторону как можно большее число военных, «обратить силу армии на службу революции». «Оппозиционных настроений» от российского войска «можно ожидать теперь с еще большим основанием, чем каких-либо сто или пятьдесят лет тому назад» в силу возросшего уровня грамотности среди солдат, а также нарастания социально-политических противоречий в стране. Способствовать росту протестных настроений в армейской среде должна «прямая пропаганда среди солдат, приспособленная к их психологии, образу жизни, непосредственным страданиям». Революционно настроенные солдаты и офицеры должны войти в состав боевых дружин и помогать своими знаниями и навыками в подготовке массового движения против самодержавия. Без союзников среди военных нельзя было добиться «дезорганизации правительственного механизма», в частности нарушения «путей подвоза войск, уничтожения пороховых складов». Все эти доводы должны были свидетельствовать о неизбежности применения вооруженной силы как средства революционной борьбы и значения армии и военных для достижения успеха[510].

Таким образом, выступая за объединение народных масс и военных в освободительном движении, социалисты-революционеры восприняли многие установки основоположников революционного народничества по военному вопросу. В то же время, следуя идее организации «разностороннего движения», «широкого и непобедимого синтеза»[511], на новом этапе борьбы эсеры не ограничивались созданием конспиративных ячеек в армии (по подобию военно-революционной организации «Народной воли») и стремились использовать военных в разных формах и направлениях противоправительственной деятельности. Это качественно отличало их работу от усилий предыдущих поколений революционеров, которые рассматривали военные группы, преимущественно офицерские, как своих агентов в армии на случай всенародного выступления.

Деятель политического сыска А.И. Спиридович отмечал, что уже с 1902 г. эсеры приступают к пропаганде среди солдат, имея целью «расшатать, дезорганизовать, парализовать значение армии как средства порабощения населения»[512]. Важнейшими направлениями агитации являлись разъяснение отсталости самодержавного строя, преступной роли царя как первого помещика и врага трудящихся, воспитание у солдат готовности выступить в поддержку «всеобщего восстания за настоящую волю»[513]. В партийных прокламациях, адресованных солдатам, раскрывались тезисы по военному вопросу, общие для всего революционного движения, а именно классовая сущность царской армии и основных ее функций по обеспечению экспансионистской внешней политики и подавлению народных выступлений: «Солдаты помогают богачам, господам тешиться над трудящимся народом». Утверждалось, что правящие круги намеренно изолируют армию от общественной жизни, превращая военных в «самых послушных, безответных рабов», готовых исполнять преступные приказы[514]. Революционеры имели в виду то, что нижних чинов армии и флота со всем трудящимся населением объединяло социально-классовое родство и общность целей в борьбе за права и экономическую свободу. Поэтому в пропагандистских материалах акцент делался на тяжелые условия солдатского быта, случаи произвола армейского начальства. Императорская армия рассматривалась как устаревший социальный институт, основанный на тотальном повиновении нижних чинов командирам, служащий для подавления народных протестов: «Армия с казарменной дисциплиной - опора старого строя эксплуататоров и грабителей народа»[515].

Новым явлением для российского революционного движения стало вовлечение военных в террористическую деятельность. Если офицеры-народовольцы тщательно конспирировались и не были задействованы в покушениях на государственных деятелей, то сподвижники эсеров в рядах армии входили в составы террористических групп. Так, в частности, на совещании представителей военных организаций партии была принята «резолюция о терроре», признающая «применение террора в пределах армии против наиболее ярких и вредных представителей самодержавного режима, своей преступной деятельностью парализующих успех революционного дела в войсках»[516].

Идеологи движения приходили к закономерному выводу, что революционное переустройство общества приведет к пересозданию вооруженных сил на новых началах. Поэтому проблема обновления военной системы России присутствовала во множестве партийных документов. Среди наиболее существенных политических требований эсеров был пункт о «замене постоянной армии народной милицией»[517], что прямо отвечало представлениям предыдущего поколения революционеров-народников. В «Манифесте партии» одной из первоочередных политических задач являлось сокращение срока военной службы. При наиболее же благоприятных условиях международных отношений постоянная армия подлежала замене «народным ополчением, созываемым в случае крайней необходимости»[518]. В.М. Чернов называл «уничтожение милитаризма, агрессивной политики» важнейшими задачами по «достижению полной демократии»[519].

В первые годы XX в., благодаря усилиям партийных пропагандистов и организаторов, эсерам удалось «зацепиться» в военной среде. Эсеровские ячейки возникли в воинских гарнизонах, расположенных в центре страны и на периферии (Петербурге, Варшаве, Риге, Самаре, Вятке, Владивостоке и других городах)[520]. Таким образом, был сделан шаг к созданию военной организации партии. Вместе с тем неверно было преувеличивать масштабы проникновения революционного движения в армию. Как отмечал один из организаторов военной работы эсеров С.Д. Масловский (впоследствии известный литератор С. Мстиславский), до начала Первой русской революции военная организация носила преимущественно «штатский» характер и не продвинулась далее создания кружков[521].

Сергей Дмитриевич Масловский (С. Мстиславский).1930-е гг.

Армия мирного времени стараниями властей и командования ограждалась от новых веяний общественной жизни и сохраняла свой консервативный облик. Солдаты в силу низкого уровня грамотности и культуры слабо воспринимали политическую пропаганду и с недоверием относились к посторонним. Неудачи преследовали агитаторов «чаще всего из-за того, что кто-либо из нижних чинов, подпадавших под влияние пропагандистов, своевременно одумывался и докладывал о революционерах по начальству»[522]. Офицерство в относительно спокойной и стабильной общественной обстановке конца XIX - начала XX в. сохраняло политическую лояльность, а эсеровская приверженность террору нередко отпугивала даже демократически настроенных военных.

Борис Викторович Савинков

По этим причинам многие видные эсеры скептически смотрели на возможности и перспективы партийной работы в армии. Подобного мнения придерживался Б.В. Савинков: «У меня не было веры в успех военных восстаний. Я не видел возможности планомерного и совместного выступления армии и народа, а только такое совместное выступление, по моему мнению, могло обеспечить победу»; «Даже если бы все солдаты, члены военной организации, отказались стрелять, то и тогда это было бы в массе стреляющих совершенно незаметно»[523]. В.Н. Фигнер считала преждевременными представления об армии как «крупнейшем революционном факторе, строго дисциплинированном и обладающем организованной материальной силой»[524]. На страницах «Революционной России» рабочий-корреспондент с сожалением отмечал: «Чего фабриканты хотят, то войска делают»[525]. Однако события, призванные изменить положение дел, уже стояли на пороге. Эпоху великих потрясений для России открывала начавшаяся в январе 1904 г. война с Японией.

Еще на рубеже XIX-XX вв. видные социалисты-революционеры в политической публицистике и агитационных материалах обращались к оценке войны как явления общественной и международной жизни. Сторонники движения были едины во взглядах на вооруженные конфликты между странами как на пагубные и недопустимые, вызванные стремлением правящих кругов к территориальным захватам. Война в идейном наследии эсеров обычно предстает как источник многочисленных жертв, разорения крестьянских хозяйств и обогащения высших слоев общества. Как наиболее ярко характеризующие свое отношение к войне, В.М. Чернов приводит строки Н.А. Некрасова «И война - проклятая война! Впечатленья крови и убийства - Вы в конец измучили меня...»[526]. Одно из эсеровских воззваний гласило: «Война современного стиля, мобилизующая и напрягающая для победы все жизненные ресурсы, естественно превратилась в борьбу на истощение, в длительное испытание огнем и железом не только чисто военной организации, вооруженных сил, но еще более крепости живучести всего народно-хозяйственного организма, специально преобразованного в служебное орудие войны»[527].

Подобное видение во многом предвосхищало характер войн XX столетия и приобрело актуальное звучание уже с началом Русско-японской войны. В революционно-демократической среде господствовало убеждение, что ответственность за ее развязывание несут самодержавие и имущие круги. В эсеровских прокламациях прямо говорилось, что война России и Японии несет «волну горя», а причина ее - «хищнические планы полоумного царя», стремление «богатеев к наживе», контролю над «корейскими лесами»[528]. «Разве крестьянство начало войну? Виновен царь, потому что он первый совершил захват»[529]. В.М. Чернов характеризовал события 1904-1905 гг. «авантюрой» царизма, которая «стоила России неисчислимых затрат и неисчислимых жертв»[530].

Начало войны сопровождалось вспышкой шовинистических настроений. На страницах эсеровской печати отмечалось, что страной завладели «неистовства патриотических чувствоизъявлений», «православно-патриотические восторги»[531]. Однако отсутствие успехов приводило к разочарованию общественности в политике царизма: «Улеглось искусственно вздутое патриотическое воодушевление первых дней, уныние или равнодушие стало все сильнее охватывать широкие общественные слои»[532]. Поэтому эсеры рассматривали поражения России в войне как фактор обострения социальной обстановки в стране, роста общественного движения за гражданские права и свободы. Военные неудачи, «поставив в крайне критическое положение русское самодержавие, создали особо благоприятные условия для борьбы с существующим режимом»[533], гласил один из программных документов партии. В.М. Чернов вспоминал: «Ужасный исход Русско-японской войны, вместе с революционными ударами внутри, перевернул в стране все отношения. Правительство было поколеблено морально. Немудрено, что в него утратили веру все»[534]. Примечательно, что И.П. Каляев на суде заявлял, что «позор неслыханного поражения военной державы» привел к «всеобщему недовольству, росту оппозиционной партии, открытому возмущению рабочего народа»[535].

В партийной печати обстоятельства внешней политики уже в 1904 г. представлялись как предвещавшие революционный взрыв. Военные неудачи позволяли представить царизм в образе колосса, который «шатается на своих глиняных ногах перед тем, как окончательно рухнуть среди крови и грязи»[536]. Как утверждало партийное издание «Революционная Россия», правительство ведет одновременно две войны: против Японии и свободно мыслящей части общества. В обеих - оно терпит поражение, так как «самодержавие сделало в последнее время все, что только было в состоянии сделать, что только мог ему нашептывать демон тиранического безумия, чтобы вооружить против себя всю нацию»[537]. Испытания, которые несет война, станут причиной народного сопротивления: «В деревнях стоит плач. Усиленный, удвоенный рекрутский набор, призыв запасных и резервистов наносит тяжкие удары крестьянству. Начинаются случаи вспышек открытого неповиновения. Проводы забранных в солдаты вызывают скопления возбужденной толпы в городах. Непопулярность войны и неудачи в ней подливают масла в огонь»[538].

Центральной темой партийных агитационных материалов становится обличение преступного, империалистического характера войны. В прокламациях вскрывались агрессивные внешнеполитические планы самодержавья, отсталость общественного и экономического строя, просчеты российской дипломатии. Эсеры подчеркивали, что бремя, связанное с ведением войны всецело ложится на плечи трудового народа: «Великое бедствие разразилось над Россией, началась война, тяжко павшая на народ... но что стоит народу эта война, стоящая бесчисленных жертв? Ничего кроме ухудшения и без того уже невыносимого положения»[539]. При этом Япония противопоставлялась царской России как «современная» и «обновленная» страна, «вовлеченная в вихрь интернационального движения, полная творческого энтузиазма»[540]. Среди партийных лозунгов особую актуальность постепенно приобретали антивоенные: «Мы требуем немедленного прекращения тяжкой, убыточной, кровавой, ненужной для рабочего народа войны»[541].

Принципиально новым этапом в освоении военного вопроса революционным движением стала Первая русская революция, которая потребовала немедленно перейти от идеологических построений и пропагандистской риторики к реальным делам. Уже в день «Кровавого воскресенья» оправдались самые худшие ожидания современников - армия стреляла в народ. В последующие месяцы революционеры и повстанцы неоднократно вступали в борьбу с хорошо вооруженными и обученными войсками. Конфронтация политических акторов принимала формы гражданской войны. В этом случае армия выступала непосредственным военным противником революционного движения. Все революционные партии и течения принимали меры по вооружению протестующих групп населения и организации противодействия властям.

Партия социалистов-революционеров в этих условиях сохраняла некоторые специфические, традиционные для революционного народничества методы борьбы. Наиболее заметным среди них оставался индивидуальный террор как акт мести в отношении деятелей власти, показавших себя организаторами репрессий. К ним, несомненно, относились командиры частей, участвовавших в подавлении протестов. Самым известным событием такого рода стало убийство 13 августа 1906 г. генерал-майора Г.А. Мина, командовавшего карательной экспедицией войск гвардии в Москве и по Самаро-Златоустовской железной дороге, совершенное членом боевой организации социалистов-революционеров З.В. Коноплянниковой. В одной из прокламаций партия объясняла террористический акт той ответственностью, которую несет начальник за деяния подчиненных: Мин «сумел обратить своих солдат в зверей, издевающихся над своими жертвами, над слезами, рыданиями и горем их родных близких»[542]. То же утверждала, выступая на суде, Коноплянникова: «В мирное время Мин занимался воспитанием солдат. Он старался непосредственно влиять на них и возбуждал в них чувства рабской покорности и животной преданности к преступному правительству. Он продолжал воспитывать в них будущих братоубийц, отцеубийц. Я убила Мина, как командующего Семеновского полка, воспитывавшего солдат-крестьян в духе активной неприязни к народному освободительному движению»[543].

Между тем, противостояние армии и революционеров в вооруженной борьбе вовсе не означало, что последние отказались от попыток привлечь военных на свою сторону. Эсеры и социал-демократы объединяли усилия по подготовке выступления войск против самодержавия. Их совместный план масштабного восстания на Балтийском флоте не был реализован, но его отголоском стали восстания в Свеаборге и Кронштадте. Без участия эсеров не обошлись солдатские выступления в ряде российских городов[544]. С другой стороны, работа социалистов-революционеров в военной среде определенно отражала опыт деятельности революционных народников 1870-80-х гг. Участникам движения представлялось более результативным охватить своим влиянием офицерство и таким образом избежать длительный и рискованный этап пропаганды среди солдат. Один из функционеров военной организации С.Д. Масловский вспоминал, что «к работе с солдатами не проявлялось особого рвения, главным образом, потому, что ей не придавалось того значения, которое приписывалось вовлечению в движение офицеров. Дело представлялось так: если за нами будут офицеры, тем самым мы получим и солдат - офицеры смогут вывести их за народное дело “по команде”, даже без всякой предварительной подготовки»[545].

В условиях общественного подъема демократическая часть офицерства пошла навстречу революционному движению. В 1905-1906 гг. в разных регионах России возник целый ряд офицерских организаций («Всероссийский офицерский союз», «Всероссийский союз военнослужащих», «Союз кавказских офицеров», «Союз офицеров русской армии»). Военная организация партии эсеров либо принимала участие в их создании, либо стремилась к установлению контактов с ними. Между тем, офицерские союзы не имели определенной партийно-политической ориентации и объединяли скорее оппозиционный нежели революционный элемент. Своей целью они ставили обеспечение нейтралитета армии в период противостояния власти и общества, что, по мысли их руководителей, должно было послужить победе революционных сил. Развитие событий показало, что рост политической активности военных отражал градус внутренней конфронтации. На фоне общего затухания протестов населения деятельность этих организаций постепенно сворачивалась и к концу 1907 г. была прекращена[546].

Опыт революционной борьбы подсказывал, что успех ее зависит от способности противников самодержавия найти сторонников в самых разных слоях общества, в том числе и в лагере власти. Идеологи и пропагандисты социал-революционной партии неслучайно размышляли над значением войн в жизни стран и народов и местом армии в политической борьбе. Социальная реальность нового века подтвердила многие теоретические установки революционеров. Война с Японией, даже несмотря на ее региональный характер, послужила фактором внутренней нестабильности, способным ускорить революционный взрыв. Кризис же государства, охвативший все его институты, не миновал и вооруженные силы, которые более не могли считаться послушным орудием царизма. В новых исторических условиях армия становилась ареной борьбы противоборствующих политических сил и тенденций, более того сама выступала источником антиправительственного сопротивления.