Ученица

Глава 12. ТУЗОВ ЖИВ

После секса они лежали, тяжело дыша. Потом выпили остывший кофе, и почти не разговаривали. Как будто бы их застигли взрослые, вогнав тем самым в молчаливый стыд. Аня пробормотала, что ей надо готовиться к экзамену, хотя вряд ли бы она смогла сейчас что-либо выучить. Они попрощались, Аня клюнула Турку в щеку, и тот вышел на лестничную клетку, гадая, это здесь так холодно или у него на душе?

От Лены он никогда в таких чувствах не уходил.

На улице по-прежнему царствовала слякоть. Возле подъезда ошивались те самые придурки, которых маячили днем. Сейчас их было трое, и один, в синей куртке и дурацкой шапке с помпоном, крикнул Турке:

— Э, сигарета будет?

Турка кинул на него взгляд, и пошел к остановке. Дневник он сунул во внутренний карман куртки — тот закрывался на молнию. Позади захрустел снег, в плечо Турку ощутимо толкнули:

— Сышь, чмо, ты оглохло что ли? Откуда ты такой нарисовался?

Турка развернулся и без лишних слов двинул кулаком в лицо Помпону, так что тот сразу сел на задницу, а одному из дружков засадил с «пыру» по голени, и тот согнулся. Еще одного придурка он встретил коленом в пах и тот повалился на четвереньки.

Турка сдержался от того, чтоб пробить «пенальти», используя голову одного из уродов как мяч. Посмотрел на корчащихся, изрыгающих мат придурков и таким же быстрым шагом пошел к остановке. Благо, заскочил в 67-ой автобус, который сразу отъехал от остановки.

Усевшись на свободное место, Турка поглядел на сбитую костяшку кулака. Потом вздохнул и уставился в окно, глядя как пробуждается желтоглазый ночной город.

— Ха, а мы там думаем, куда ты пропал… — сказал Шуля, здороваясь с Тузовым. Пацаны стояли на ступеньках перед входом в больничное отделение, от мокрого снега их спасал навес из поликарбоната. Тузов улыбнулся — впервые за долгое время, — и обменялся рукопожатием с Андраником.

— Тибе можно виходить?

— Нет, — показал крепкие желтые зубы Тузов. — Вообще, никому нельзя выходить сюда. А мне типа, надо только в постели валяться, — он криво ухмыльнулся. — Но разве тут долго вылежишь? Курить охота, да и вообще… Заживает, вот. Совсем скоро выпишут. Может, через недельки две.

— Ну ти визунчик, — сказал Андраник. — Все думали, что тибе яйца отстрелило, что ти инвалид, а ти…

Тузов двинул его кулаком в живот и Андраник согнулся.

— Ти… чево? — выдавил он, а Тузов сжал обросшие жидкими волосками щеки Андраника, как клещами: — Если еще раз назовешь меня инвалидом… сам уйдешь домой без яиц, понял?

— Да, — выдавил Андраник и отшатнулся от Тузова, глядя на него круглыми глазами. Однако, больше ничего не добавил, а Шуля тоже не знал, стоит ли еще что-то добавлять. Они общались с Тузовым по телефону, и уже тогда голос да и манера разговора товарища беспокоила Шулю, хотя он не сказал бы, чем конкретно. Собственно, раньше его вообще мало что могло вывести из равновесия.

Ровно до того случая с «обороной форта», летом. После Шуле даже снились кошмары, которые неизменно пробуждали жгучее чувство стыда. Он никому не растрепал об этом, никогда, но факт оставался фактом.

Ему снился бомж, вонючий и обгоревший, в лохмотьях, с отслаивающейся кожей. Бомж вползал прямо в комнату пацана, на ковер, шумно нюхал воздух, задирая голову, как собака, рычал, а Шуля замирал от ужаса, не в силах пошевелиться. А слепой бомж рычал, изо рта его текла кровь и слюна. Один раз после такого кошмара Шуля проснулся в кромешной тьме и закричал от ужаса — на мгновение ему почудилось, что он лежит в гробу под землей. Потом, когда первая волна страха схлынула, пацан понял, что во сне залез в шкаф.

Еще снилось, что Тузов отпускает его чуть раньше, и он падает головой под колеса поезда, которые с треском перерезают шею. Голова отлетает прочь и скачет по насыпи как мячик.

Но никому о своих переживаниях Шуля не говорил. Да и вообще, при свете дня кошмары не выглядели такими уж страшными.

Боли и крови Шуля сто процентов не боялся. Всегда с легкостью вступал в драки, и вообще, презирал неудачников, которые дрожат от каждого шороха и лишний раз промолчат, даже если их унижают.

От Тузова после того случая исходило здорово ощутимое напряжение, как от электро-силовой установки. Шулю иногда брал озноб в компании товарища, и волосы по всему телу вставали дыбом. Ну а после стрельбища даже Шуля, в общем-то, не обладавшей интуицией, чувствовал: приятель уже не тот, что был год назад. Это теперь совсем другой Тузов, не тот, что был летом. Все сильнее и сильнее им что-то завладевало, как в фильмах ужасов.

— Ты чего, Туз?

— Ничего. За словами пусть следит.

Повисла пауза. Шуля кашлянул:

— Тут это… новый препод в шкалке. Историк. Ну, вместо той сисястой телки, ты понял. Много на себя берет, осадить хотим. Пока не знаем, как. Мы ему короче петарды подкидывали, тряпку обсыкали, которой с доски стирать…

Все заржали, даже пришедший в себя Андраник. Они закурили, принялись рассказывать Тузову подробности, он кивал, посмеивался. Но флюиды исходящей от него враждебности никуда не делись.

— Ты как вообще, школу планируешь заканчивать? Аттестат там, все дела, — спросил Шуля.

— Планирую. Пока не знаю, когда. Как там Рамис?

— Да не поймешь. То ли лежит еще в дурке, то ли батя его на родину отправляет. Короч, вряд ли мы его уже увидим.

— Понятно. А как там наши дружки? Турка, ботан? — при этом Тузов крепко сжал перила, так что пальцы у него побелели. И Шуля и Андраник заметили, что костяшки на правом кулаке сбиты, притом ранки свежие.

— С Туркой общался… Бухали даже вместе. Ботан — хэ-зэ. Вроде бы дома, под подпиской. Это я от Сердюка узнал, он там через знакомых пробил. А, ну и еще телка пропала, Лена которая. Слышал?

При этих словах по лицу Тузова проскользнула рябь, едва заметная в февральской пасмурности. Он затянулся, огонек сигареты осветил его щеки, и тени под глазами пролегли еще сильнее. Андраник и Шуля переглянулись. Тузов выпустил дым через ноздри:

— Слышал. Маньяк вроде, говорят?

— Типа того. Ну, если уж она пропала хрен знает когда, то уже наверное, давно мертвая, ищи не ищи. Да, Туз?

— Наверное. Кому она нужна вообще, чтоб искать ее? Пропала и пропала. Шлюха. Ладно, давайте, расход. Я тебя наберу если что, как выписывать будут. Ну и ты тоже звони, если новости какие будут.

— Лады, — ответил Шуля. Он изо всех сил старался затолкнуть рвущиеся наружу воспоминания о том дне.

Прошла неделя, в течении которой Турка тщательно штудировал дневник Лены. Некоторые места он выучил наизусть, как стихи. Чем больше читал, тем паршивей становилось на душе. Бессилие захватывало, пускало корни глубоко в душу, пуская ростки отчаяния, которое разрасталось и захватывало парня все сильнее. Хоть про «С» было написано и мало, но все-таки несколько страниц в общей сложности было посвящено именно ему. Но как же расплывчато… Как будто Конова знала, что дневник найдут и будут изучать.

Немногочисленные, но пронзительными строчками Лена описывала маму, свое отношение к ней. Но ничего про смерть, ничего про жалость к самой себе, хотя в одном месте, по высохшему пятну на страничке, можно было догадаться, что Лена все-таки уронила слезу. И только бог знал, сколько она плакала на самом деле.

Еще не давала покоя таинственная Пеппи. Подруга, да, но Турка интуитивно чувствовал, что девушка эта может сыграть важную роль в поисках. Про нее Лена писала довольно много.

Дни рождения в детстве они праздновали, вот Пеппи подарила ей открытку, изготовленную собственными руками, Лена тоже попыталась сделать такую, но получилась «размазня, а Пеппи здорово рисует, прям талант». Воспитывалась подруга в неполной семье, без отца, но росла «приличной барышней», как и Конова.

Потом Лена испортилась. В таких случаях, обычно, появляются новые друзья, старые общие интересы исчезают, общение постепенно сходит на «нет», однако в случае с Коновой и Пеппи получилось наоборот. Лена писала, что только ей может довериться, «только Чулочку своему». И поэтому, несмотря на разное поведение, девчонки продолжали общаться.

Пеппи, видно, тоже могла довериться только Коновой. Они по-прежнему обменивались подарками на Дни рождения — уже не такими наивными как в детстве. Гуляли, развлекались по выходным, делились впечатлениями о мальчиках. Тогда, прикидывал Турка, наверное, Лена рассказала о том, что встречается с ним? Скорее всего, да, хоть в дневнике это не упоминалось напрямую.

После в отношениях девушек проскользнул холодок, и Турка догадался, что произошло это как раз по банальной причине извечного дамского соперничества. Весна-2006 обрывалась непонятно, потом следовало лето, тоже никаких записей, а уже в сентябре — сплошная депрессуха по поводу начала учебы, апатия, и безнадега.

Октябрь впустил в жизнь Коновой Турку, так что у девушки стало поменьше времени и желания записывать. Все-таки, дневник был больше нацелен на выражение негативных мыслей, эмоций. Да он, собственно, напитался и разбух от «грязи», и даже после недолгого чтения, Турке хотелось вымыть руки с мылом.

Он читал дневник со стыдом. Не только от содержания и откровений про себя, а потому что вроде как чужие сокровенные мысли — Лена бы точно не обрадовалась, узнай она, что он не только читал дневник сам, но еще и другим позволил. Постороннему человеку, да еще и девчонке… Не зря же она так тщательно скрывала, что ведет его, ни слова не говорила. Да он и припомнить не мог, чтоб видел его раньше, да по сути он не особо-то разглядывал Ленкину комнату, нос не совал.

После прочтения какого-либо особо пикантного момента, становилось не только мерзко, но и тоскливо как-то. Что, получается, совсем он не знал Конову?..

Потом накатывали еще более грустные мысли. Пока он сидит здесь — Лена где-то там. Пока он ест, Лена, возможно, голодает. Пока он смотрит в потолок… куда смотрит Лена, что она видит? Что чувствует?

Самый главный страх Турки не подтвердился. После штудирования дневника, он не стал любить Конову меньше. Наоборот, еще сильнее захотел ее вернуть. Лена делилась впечатлениями о первой встрече на стадионе, о том, как впервые привела, и что хотела отдаться ему почти сразу, но решила, что выглядеть это будет «совсем уж по-шлюшески». Она делилась историями, мимолетными шутками, о которых Турка позабыл. Несколько раз он смеялся, но в целом, страницы сочились грустью. Под конец парень даже слезу пустил, в который раз удивляясь, как это у него так быстро получилось превратиться в размазню.

Даже у Андрея Викторовича на первый взгляд наладились дела в школе. Со стороны дисциплины так уж точно. Хотя на уроках по-прежнему иной раз сходили с ума, случалось это все реже, как будто школа засосала преподавателя на манер трясины, приняла, и он теперь медленно разлагался, становясь с ней единым целым.

После матчей они с Вовчиком созванивались, обсуждали их. Как-то раз Вова проговорился, что он дома. И продолжил что-то рассказывать и смеяться, но Турка почему-то зацепился за этот факт.

— А ты… не боишься? — вырвалось у Турки. В трубке повисла тишина. Потом Вова ответил, посерьезнев, без всяких смешков:

— Чего именно?

— Ну… Тузова.

Фраза вырвалась, повисла на линии, и Турка пожалел. Однако, не могли же они все время замалчивать произошедшее.

— Боюсь, его? — хмыкнул Вова. — Это ему надо бояться.

— Что если… он опять сунется? Решит отомстить?

— Я тебя умоляю. Он еще пару лет очко залечивать будет. Смеешься?

— Ну я так… мало ли. Ему не обязательно делать что-то самому. Может сказать дружкам.

Сейчас повисла еще более долгая пауза. И более напряженная. Наконец, Вова фыркнул:

— Зачем мы это обсуждаем? Ничего вернуть нельзя, да и вообще, если отмотать время, я бы… поступил точно так же. Пусть теперь без яиц до конца жизни ходит, будет ему уроком. А волноваться я из-за того не собираюсь!

— Ладно, я понял, не кипятись.

— Нет, ты же начал этот разговор! Мне приятно это слушать, думаешь? Приятно вспоминать? Кусок дерьма получил по заслугам, а я должен переживать из-за него?! Знаешь, если бы у меня был шанс все вернуть обратно, я бы прострелил его тупорылый котелок. И так было бы лучше для всех.

Турка не сразу понял, что Вова завершил разговор. Какое-то время он еще прижимал телефон к щеке, потом посмотрел на экран. Все ясно.

К маме Турка тоже заскочил, наконец. Пока отец беседовал с лечащим врачом в коридоре, парень сидел возле постели матери. Она улыбалась, и несмотря на бледность, истончившуюся кожу и чуть сонный взгляд, выглядела скорее выздоравливающей, нежели больной.

— Ну, как в школе? — спросила она.

— Нормально. Ты лучше расскажи, как ты тут.

— Скучно. Надоело уже читать и лежать. Хочется домой — убирать, готовить. Веришь? — женщина засмеялась. Турка тоже засмеялся. Слишком уж он ясно помнил, как мама жаловалась, что мол, еды на них с отцом не напасешься, только приготовишь — как все съедено, и никто ничего не замечает, а ведь это большой труд.

— Похудел ты, — она вытянула руку и коснулась щеки парня сухой ладонью. — Папа плохо кормит?

— Да нормально вроде кормит… Что ты все о еде? Хочется, чтоб ты уже поскорее вернулась домой. Тоскливо там как-то.

— Папа говорил, что вы фильмы вместе смотрите.

— Да, смотрим, — усмехнулся Турка. — Ну все равно дома как в могиле. Тишина и вообще. Когда ты там уже выздоровеешь? Что за туберкулез-то, откуда?

— Закрытая форма. Подхватила здесь, откуда еще. Хотя знаешь, я почитала… Подхватить его можно где угодно и таскать с собой палочку. А как только наступит для нее подходящий момент, иммунитет там ослаблен, например — оп! Заболел. Не заразная, не бойся.

— Да я не боюсь.

— Может, в марте выпишут, — мать взъерошила сыну волосы. — Но это так, оптимистичный прогноз. Уколы ставят болючие, весь зад исколот, таблеток целую кучу глотаю. Слушай, а что я такое слышала, маньяк какой-то в городе появился?

— Вроде как да. Из нашего класса девчонка пропала. Лена Конова.

— Это… Не та, с которой ты… Ну, гулял?

— Она самая.

— Я сразу поняла. У тебя так лицо помрачнело. Да и вообще, чувствую, что тебя что-то тревожит. А давно пропала, Артур?

— Еще перед Новым Годом.

Они помолчали, и мама смотрела на парня, как будто взглядом говоря, что сейчас увещевания не имеют смысла.

— Она найдется.

— Конечно, мам.

— Ты… Сам-то как? Как школа, учеба?

— Более менее нормально.

— Решил, куда будешь поступать?

Турка заскрипел зубами и притворно зарычал. Мама засмеялась:

— Что, достали уже все с этим вопросом? Ну а как ты хотел. Дело такое, нужно определяться. На компьютерщика ты собирался вроде бы, в колледж. Или на программиста?

— Нет, точно не на программиста. Пока не решил, думаю.

— Но ты решайся, сам понимаешь, это будущее, профессию получать надо.

— Надо, так надо, — покорно согласился Турка.

— Что «надо»? — в палату вошел отец с журналами. — Вот, может, что интересное вычитаешь. Нормально у вас все? Чего такие кислые?

— Да, нормально, — улыбнулась мама. — Что там тебе сказал Вадим Константинович?

Турка отключился от разговора, лишь кивал и буркал «угу», если это требовалось. Они пробыли у мамы еще какое-то время, а потом вернулись домой, и снова Турку захлестнули безрадостные мысли.